Сто полей - Страница 38

– У него ничего не выйдет, – сказал Даттам.

– Почему это? – подозрительно осведомился Марбод.

– Потому что у вас поля орошают дожди, а не каналы.

– При чем здесь дожди? – искренне изумился Марбод.

– При том, друг мой, что если поля орошают каналами, то нужны чиновники, чтобы следить за ними и их проектировать, и без чиновников такая страна погибнет от засухи и недорода. А у вас поля орошают дожди, и вам чиновники совершенно не нужны, вам достаточно шаманов и рыцарей.

– Э-э! – сказал Марбод, – так дело не пойдет! Это ты хочешь сказать, Даттам, что если бы я жил по ту сторону гор, так я бы сейчас служил в управе, а не скакал на коне? Вздор! Дело не в каналах, а в душе народа, и каждому, кто попробует превратить алома в раба, придется сначала держать ответ перед моим мечом!

– Я боюсь, – улыбнулся Даттам, – что аломов уже превратили в рабов. Ведь аломы пришли в эту землю свободными, а теперь девяносто аломов из ста ходят в рабах у знати. В твоих рабах, Марбод. И вот Арфарре очень хочется их освободить.

– Ты как будто не заодно с ним, торговец! А ведь это ты притащил сюда эту колодку на наши шеи!

Тут откуда-то сверху раздался мелодичный свист. Марбод вздрогнул, а Даттам стукнул в тарелочку. Дверь кабинета раскрылась, и на ее пороге возник храмовый монах с бумагами на подносике.

– Скоро солнце покажется у пятой черты, – известил он, – до начала церемонии весеннего очищения дворца осталось четверть часа.

Было слышно, как за дверьми поют серебряные раковины, и крик их походил на крик испуганных цапель.

Даттам обернулся, чтобы попрощаться с Марбодом: но бывший королевский дружинник уже исчез. «Что-то он затеял?» – мелькнуло в голове Даттама.

А Марбод, выйдя на балкон, обхватил руками резной столб и задумался. Слова Даттама о дождях и каналах поразили его. Вот этим-то и пугали люди империи: уменьем сказать такое, от чего дворянская честь превращалась в труху, – в производное от природных условий! А ведь он, Марбод, был в империи, и, точно, видел каналы: так почему же он сам о них не подумал? Неужели, если бы он, Марбод, жил по другую сторону гор, он бы сейчас кормился не мечом, а докладными?

Или помириться? Действительно помириться? Позволить этому старику с мангустой безнаказанно провести церемонию, принадлежащую роду Кречета?!

Кто-то тронул Марбода за плечо. Марбод обернулся: перед ним стоял Гин, его вольноотпущенник, торговец птицами.

– Так как, господин? – искательно спросил Гин, заглядывая в лицо рыцарю. Веснушчатая рожа его запотела от страха, как чашка – от холодного вина.

– Я тебе где сказал стоять? – усмехнулся Марбод. – Вон там и стой. И помни, что кто не исполнит приказа господина, тот в следующей жизни родится лягушкой.

Было хорошо видно, что Гин это помнил. И ему не хотелось родиться в будущей жизни лягушкой, хотя у лягушек не было господ и рабов.

* * *

В кабинете Арфарры толпились монахи и верные. Верные, которые из аломов, уже приплясывали, снаружи стоял сильный крик. Эконом Шавия закрутился возле учителя, искательно глядя в лицо:

– Будьте осторожны, – лепетал он. – Там, внизу, у каждого оружие. Здесь ведь как? Если убили, так и неправ. Божий суд, особенно на глазах у короля. Отчего зимой Марбод Белый Кречет зарубил Ферла Зимородка прямо у ступеней трона?

Арфарра погладил мангусту и сказал:

– Меня бы давно убили, да только мертвый колдун сильнее живого. Нет, сегодня убьют другого.

Шавия затрясся, как корзинка, в которой веют рис:

– Кого?

Арфарра, не отвечая, выпустил мангусту из рук. Умный зверек побежал вниз, в серединную залу.

* * *

В серединной зале Неревен недолго выбирал, за кем ему ходить, за чужеземцами или Даттамом. Он видел, что Даттам идет на женскую половину, и прилепился к нему, как минога.

Там уже сидел эконом Шавия. Даттам поцеловал подол старой женщины, вдовствующей королевы, и попросил принять его после молебна.

Королевская сестра, прекрасная Айлиль, увидела Неревена и велела ему явиться завтра вечером и лютню с собой взять. Тут Неревен улыбнулся, впервые за два дня, и небо ему стало мило и земля хороша.

Серединную Залу после штурма замка восстанавливали три раза, и все три раза не могли свести купол. Теперь зала была почти такой же, как в настоящих управах, и небо на куполе было настоящее, а не голубое, видимое: яшма, серебро, каменная кисея; чертоги Ста Полей, Облачная Зала. Колонны Облачной залы на росписи превращались в яблони Небесного Сада. Сад был также Океаном, а края у Океана заворачивались, как у шелкового свитка с указом, и люди видели все мироздание целиком и тут же видели, что оно безгранично.

Неревен сам помогал расписывать купол, и один раз, казалось, потонул в Небесном Океане, но ухватился за ветку в Саду и выплыл.

Неревен подумал, что учитель никогда в Небесном Океане не утонет, потому что купол он приказал расписывать по традиции, а сам считал, что небо – черное, безумное и пустое, и боги перед числами бессильнее, чем перед шаманами.

Неревен подумал, что Сад и Океан живут дружно, как при Иршахчане крестьяне, связанные порукой, и не мешают друг другу, и умножение символов способствует полноте толкования, потому что каждый значит не себя, а что-то иное. Числа, однако, ничего, кроме себя, не значат и сражаются за место в уме, как сеньоры, растаскивают мироздание на части: ««Я прав!» – «Нет, я прав!» Нехороший мир.

Пол был разделен на сто полей, и у стен из сочленений плит к потолку поднимались мраморные полуколонны, а в промежутках полуколонн – зеркала, увенчанные этакой разбросанной листвой. Неревен всегда завидовал зеркалам за умение рисовать, а сейчас глядел через них за людьми.