Сто полей - Страница 34

– Хорошо, – сказал Ванвейлен, поднимаясь и заграбастывая бумагу, – если вы не возражаете, я пойду с этой бумагой к нотариусу, и как только я узнаю, что это единственный вариант, я тут же ее подпишу.

И Ванвейлен поднялся, прощаясь.

– Друзья не расстаются без подарка, – улыбаясь, промолвил Даттам. – Мне бы хотелось, чтоб у вас осталась память об этой встрече и об искусстве наших ремесленников.

С этими словами Даттам подошел к одному из поставцов и снял оттуда красивую птичку, с гранатовыми глазками и брюшком из синей эмали. Похожих птичек Ванвейлен уже видел при городских храмах, так изображались гонцы пернатого Вея, и поэтому, рассматривая залу, Ванвейлен не обратил внимания на крошечное отверстие в брюшке.

Даттам поставил птичку на стол, рядом с водяными часами, завел ее особым ключом. Птичка вдруг завертела головкой, распушила медные крылышки и напоследок чирикнула.

Ванвейлен вытаращил глаза. Что в империи знают больше, чем в королевстве, он это давно понял: но какого черта, если они делают механические игрушки, они не могут сделать механические часы?

– А, – начал он, смутился и замолчал.

– А что? – вежливо спросил Даттам.

– А это игрушка или бог? – выпалил Ванвейлен.

– Это – товар, – поклонился Даттам.

Даттаму показалось… Глупости! Где мог видеть варвар пружинные часы?

* * *

Даттам проводил чужеземцев и поднялся но витой лестнице, мрачнее тучи. Отогнул занавеску у окна и стал глядеть вниз. Внизу, во дворе, начиналась очистительная церемония; били барабаны, плясали девицы, Арфарра шел впереди с золотым треножником. Даттам усмехнулся, потому, что в империи танцы вроде этих, на церемониях, конечно, давно запрещены, как и мальчики для любви при храмах, и такому человеку, как Арфарра, нелегко участвовать в подобных вещах.

И вновь Даттама кольнула страшная ревность: год назад он был самым влиятельным вейцем королевства. Теперь самым влиятельным вейцем королевства была Арфарра.

Впрочем, Даттам оставался богатейшим человеком по эту сторону гор. Размеры его состояния могли поразить кого угодно: одни земли, принадлежавшие лично Даттаму (а не храму Шакуника) занимали по крайней мере четверть земель Верхнего Варнарайна. Сколько заводов, фабрик и полей являлись его собственностью в империи, посчитать и вовсе было нельзя, ибо такие вещи считались только на показательных процессах, когда искореняли богачей, выпивших кровь народа и выевших его мозг.

Но одно было достоверно: Даттам получал гигантские прибыли, пользуясь уникальной позицией человека, обладающего монопольным правом торговли в обеих странах и разнице уровня цивилизаций. Железный гвоздь, изготовленный в мастерских Даттама в империи, можно было поменять в иных горных районах королевства на пять-шесть шкурок соболя. А в империи шесть шкурок соболей из страны варваров были достаточной взяткой чиновнику, который перепродавал Даттаму за бесценок сто тысяч гвоздей. За штуку изготовленного в империи шелка в королевстве можно было купить троих крепких рабов или одну аломскую лошадь. Чистокровная аломская лошадь была достаточным подарком первому министру империи. За такой подарок первый министр мог даровать своему дорогому другу Даттаму монополию на торговлю солью, скажем, в провинции Инисса.

Два года назад, чтобы облегчить расчеты между странами, Даттам придумал употреблять вместо бумажных денег империи и золотых монет королевства кожаные векселя – платежные поручительства храма, подписанные его рукой. Иначе говоря, выпуская эти кредитные билеты, Даттам выполнял роль центрального банка, причем сразу для обоих правительств – провинции Варнарайн и варварского королевства.

Кстати, это была единственная официально занимаемая им должность в храме – начальник канцелярии платежей. Даттам мог занять и любую другую, но зачем? Быть Даттамом и стать настоятелем – какое падение!

Даттам обладал монополией на вывоз из империи шелка, железа, пяти или шести сортов вина, пальмового масла, парчи, бархата и бронзы. Он обладал монополией на ввоз в империю черепашьей кости, меха песца, горностая, выдры, бобра, игл редкого ежа-пуховика, возбуждающих мужскую силу, золота, изумрудов, гелиодоров, оникса, соли, шерсти лам и овец. Так как контрабанда была хронической приграничной болезнью, а всякие попытки придать приграничным чиновникам большие полномочия для борьбы с ней лишь увеличивали объемы взяток, которые требовали чиновники за пропуск контрабанды, и никак не сказывались на объеме самой контрабанды, Даттам вытребовал у экзарха право завести свою собственную полицию с чрезвычайно широкими полномочиями.

Хотя полицейские отряды Даттама не раз и не два сжигали деревни контрабандистов, вешая без разбору и взрослых, и детей, скептики поговаривали, что отряды эти нерентабельны. В конце концов, крестьяне промышляли мелочью, контрабандой соли или бобра, и им просто некуда было сбыть золото или дорогую морскую черепаху… Такие скептики утверждали, что Даттам не для борьбы с жалкими торговцами солью держит в империи пять тысяч безукоризненно вышколенных и полудиких всадников, которые представляют собой огромную военную силу в стране, почти лишенной войска.

Но более того. Как дверь бывает заперта на один-единственный замок, так и система, превращающая один железный гвоздь в монополию на торговлю железом по всей Иниссе, была заперта на одном-единственном человеке – Даттаме. Только Даттам обладал и необходимыми знакомствами среди чиновников империи, и необходимым весом среди знати гор. Только благодаря Даттаму знатный сеньор мог погнать тычками своих крестьян за соболями, дабы обменять эти варварские шкурки на штуку шелка из самой империи, чтобы было чем хвастаться перед окрестными родами, – Даттам приучил их восхищаться империей, это восхищение приносило ему миллионы. Только от Даттама чиновник империи брал в подарок красавицу-дикарку, – от другого он был побоялся подставы, а тут знал, девица чистосортная, сам же Даттам со своих же варварских земель себе же за долги продал.